2.39

[Supernatural Gen Fest]

Однажды Джон Винчестер решил, что больше не хочет охотиться, и сообщил об этом сыновьям... Конечно, потом он передумает, но этот момент в его жизни был.

@темы: Выполненные, Второй тур

Comments

[Sarasti]

Исполнение №1

Джон Винчестер стоял у окна и смотрел на стоянку. Сзади него Дин и Сэм сидели на кроватях друг напротив друга и о чем-то громко спорили. Этих споров Джон слышал уже миллион: что смотреть по телевизору, кто круче – Шварценеггер или Сталлоне, Чужой или Хищник, Джейсон или Крюгер, обгонит ли Форд Мустанг или Плимут Фурия Импалу или она сделает их обоих. Они обсуждали еще кучу вещей, которые могут быть интересны только мальчишкам их возраста, никак не взрослому. Их голоса набегали за спиной Джона, как волны, то становясь громче, когда каждый из братьев хотел перекричать другого и доказать свою и только свою правоту, то утихая и переходя в хихиканья. Иногда они шептались о чем-то, не желая, чтобы отец их слышал. В таких случаях Джон старался не прислушиваться: все-таки он тоже когда-то был мальчишкой и помнил, что порой хотелось поболтать о вещах, которых взрослые не оценили бы или за которые вообще бы отчитали. Сегодня был не тот случай. Мальчики говорили активно, громко, но Джон не разбирал слов, он не желал знать причин их оживления. Ему физически не хотелось вслушиваться. Разговор сыновей представлялся ему ровным гулом на заднем плане, какой издает работающий холодильник или заведенная машина. У него просто не было сил, чтобы разбирать слова и искать смысл в том, что они там говорили.
Он стоял и смотрел в окно. Осень подбиралась к своему концу. Пожелтевшая листва на деревьях уже не была такой ровной, пышной, как в сентябре. Ветер поработал хорошенько, и во все стороны то тут, то там торчали голые черные ветви. Хоть дождь и перестал, небо оставалось завешенным плотными серыми тучами. Ни единого клочка голубого, ни единого просвета, ни единого лучика настоящего солнца. Небо казалось низким. Когда Сэм был младше, он считал, что дождевые тучи (а грозовые уж стопроцентно) очень тяжелые, потому что тащат во-о-он сколько воды. Они из-за своей тяжести просто не могут не цепляться за верхушки деревьев. И дождь, как полагал Сэмми, шел именно потому, что тучи напоролись на ветви и наделали дыр, из которых на землю и идет дождь. Небо сегодня казалось именно таким - низким, и в фантазии малыша было бы легко поверить.
Дождь прошел утром, он был мелким и недолгим, так что луж не осталось, но опадающие листья «липли» к асфальту, к машинам, к скамейкам. Они пачкались, мокли, гнили и быстро теряли свою яркую желтую и красную окраску, превращаясь в одинаковые коричневые ошметки. Глядя на это, Джон вспоминал другую осень – теплую и не дождливую канзасскую осень. Осень в Лоуренсе. Было, конечно, не так тепло, как летом, чувствовалось, что оно прошло, но было солнечно и дул мягкий ветерок. Он срывал с деревьев последнюю листву и бросал ее под ноги им с Мэри. Джон помнил, как они ходили по парку, нарочно шаркая ногами, чтобы листья взлетали вокруг них и мягко шелестели. Мэри смеялась, обещала найти кучу листьев побольше и свалить туда Джона, как в сугроб. Джон же говорил, что ради такого дела он готов сам сгрести подобную кучу листьев, потому что упадет не один – потянет ее за собой. Они будут лежать в «сугробе» из листьев и смотреть на проплывающие по голубому-голубому небу белые облака. Джон уже давно не слышал этого звука шуршащих сухих осенних листьев, но отчетливо помнил его. Кажется, с тех пор, как не стало Мэри, у него не было ни времени, ни желания на то, чтобы пройтись по сухим листьям и послушать их шелест. Однако звук этот – даже мысли о нем - наполняли его спокойствием, которого он давно не испытывал.
В тот день они с Мэри долго бродили по парку, много смеялись, болтали о чем-то и целовались. Господи, как же много они тогда целовались! Или мало?.. С точки зрения нынешнего Джона, всего, что они делали тогда, было мало. Надо было гораздо больше говорить, гораздо больше проводить времени вместе. И не ругаться по пустякам. Сейчас ему даже не верилось, что он тогда тратил время на какие-то глупые обиды. Конечно, тогда они не казались ему глупыми, они казались ему настоящими, вескими, болезненными, как и любому влюбленному. Тогда он не знал, что случится. Не знал, что на жизнь рядом с Мэри ему отведен такой маленький срок. Он считал, что имеет право тратить это время не только и не всегда на нее.
Глядя в окно, Джон глубоко вздохнул. Он слышал, как гул голосов Сэма и Дина немного затих, но так и не нашел в себе сил, чтобы сосредоточиться на том, о чем они говорили. Он знал: они просто отреагировали на его вздох, а сейчас опять начнут с прежней силой. Джон помнил, как в вечерних сумерках проводил Мэри до ее дома. Вернее, до угла соседнего. Этого места не было видно из окон дома Кэмпбеллов. Винчестер не нравился отцу Мэри, хоть и не понимал почему. Она не хотела злить Сэмюэла, поэтому Джон никогда не доводил ее до дверей. Здесь, за углом, они целовались в последний раз, прощались, и он смотрел, как она бежит домой.
Домой…
Тогда они оба знали, что такое «домой». Дин тоже когда-то знал. «ЯмОй!» - кричал он, еще только начиная говорить. «Мама, йдем ямой!» Сэму «дома» уже не досталось, только сплошные мотели и ночевки у знакомых охотников. Джон перевел глаза на захватанные занавески, висевшие на окне. Они были очень короткими, будто снятыми с другого, меньшего окна, и совсем не подходили по цвету к окружающей обстановке. Дома – в настоящем своем доме – Джон бы такого не допустил. Как не допустил бы еще много чего из того, что они встречали в придорожных мотелях. Он еще раз окинул взглядом занавески, окно, сам номер и вдруг почувствовал отвращение и неимоверную усталость, граничащую с тоской. Жизнь в мотелях и охота, да, охота ему внезапно до смерти осточертели. Может быть, еще час назад он и думал о том, чтобы посмотреть газеты, попытаться вычленить в них необъяснимые явления или позвонить Бобби, но сейчас он чувствовал, что его тошнит от всего этого, чувствовал, что если все-таки приложит усилия и откроет какую-нибудь местную газетенку, то его просто вывернет на раскрытый разворот, на черные буквы. Он не сможет сдержаться.
Он не хотел больше сдерживаться.
Джон не знал, почему именно сегодня, именно сейчас вдруг достиг этой критической точки, после которой просто не может заниматься охотой и жить, когда все твои вещи и вещи твоих сыновей помещаются в багажник старой машины. Вроде бы сегодня было все, как всегда, но сегодня он возненавидел свою жизнь.
- Мы едем домой, - сказал он.
В номере стало тихо. Джон говорил негромко, но мальчики, видимо, все равно услышали его. Он повернулся к ним. Сыновья смотрели на него. К недоверию в глазах обоих примешивались другие чувства: легкое разочарование у Дина («Конечно, он же спит и видит, как сам будет охотиться», - подумал Джон) и надежда у Сэма.
- Мы едем домой, - повторил Джон.
Мгновение помолчав, его сыновья заговорили одновременно.
- В Лоуренс? – уточнил Сэм.
- А как же охота? – спросил Дин.
На самом деле Джон не знал, как ответить на первый вопрос. Да, конечно, раньше их дом был в Лоуренсе, но хотел ли Джон вернуться туда с детьми? Над этим надо подумать. Поэтому он начал с вопроса Дина.
- Хватит, - сказал он хрипло. – Есть, кому охотиться и без меня.
Сэм закивал. Надежда в его взгляде совсем вытеснила недоверчивость. Он уже был в Лоуренсе. Он уже был дома. Он оказался там в тот самый момент, когда отец только заговорил об этом. Вернее, тогда он бросил туда робкий взгляд – а вдруг он ослышался? Вдруг Джон имел в виду что-то другое? А вот сейчас, когда отец так категорично выразился об охоте, Сэм впрыгнул в дом, которого никогда не видел, но который уже любил. «Еще немного, и он мысленно начнет обставлять свою комнату», - подумал Джон.
- Можно собираться? – взволнованно спросил Сэм. – Уже можно?
- Да, - кивнул Джон. – Можно. Поедем прямо сегодня.
Он вдруг почувствовал, что его тоже захлестывает облегчение и нетерпение. Да, надо ехать, давно надо было, непонятно, чего он столько тянул. Конечно, он знает о тварях, живущих во тьме, и о том, что они делают с людьми, но ведь он не единственный охотник. Справлялись же они как-то до того, как Джон решил пополнить их ряды? Не захлестывали же мир злобные призраки, оборотни и ругару? Может, с ними вообще не следовало бороться. Может, они должны были существовать для поддержания какого-нибудь неведомого равновесия, как комары, например.
Сэм вскочил с кровати, кинулся к шкафу, быстро выдернул с самого дна большую сумку и принялся складывать туда одежду. Он почти скидывал ее туда. На мгновение он обернулся к Дину и крикнул:
- Дин! Давай. Ты чего сидишь? Мы же домой едем, ты же слышал.
Но Дин, казалось, не обратил на его возглас внимания. Он сидел и смотрел на отца. Ни недоверия, ни разочарования в его взгляде больше не было. Там было непонимание, которое Дин тут же выразил.
- А как же мама? – спросил он.
Джон вздрогнул, пошатнулся, словно от удара или выстрела. Он почувствовал, как его разрывает изнутри. Он бросил взгляд через плечо на ту стоянку, которая вызвала в его памяти далекую осень в Лоуренсе. По глазам полоснуло чем-то нестерпимо жгучим, уши заложило, сердце ухнуло куда-то в живот, дыхание судорожно сбилось. Джон сглотнул, с трудом продавливая, казалось, застрявший в горле комок.
- Мама поймет, - проговорил он сухо, стараясь скрыть то, что творилось внутри. – Мама поняла бы.
***
(Продолжение следует)

[Sarasti]

Исполнение №1 (продолжение)

Сэм болтал без умолка. Джону приходилось время от времени его одергивать, потому что иначе, казалось, мальчик не сможет вклинить вдох в бесконечный поток слов, который из него изливался, и задохнется. Все темы, которых бы ни касался Сэм, сводились к одной – «дом». Иногда Джон и сам «срывался» на обсуждение. Если бы кто-то из тех, кто знал Винчестера последние годы, услышал его взбудораженный голос и радость, с которой он разговаривает с младшим сыном о Лоуренсе, то наверняка решил бы, что его подменили. Кто-нибудь из охотников даже проверил бы его серебром или святой водой. Уж больно этот Джон не походил на обычного настороженного и подозрительного Джона Винчестера. Но он просто не мог остановиться. Его полностью захватило облегчение, свалившееся на него в тот момент, когда он объявил, что они едут домой. Он словно скинул разом груз многих лет. Конечно, он, как большинство родителей, чувствовал ответственность за детей. Это никуда не ушло, и это было правильно. Но вот другая ответственность, которую он взвалил на себя со смертью Мэри, а вернее, в тот момент, когда ему объяснили, что именно крылось за ее смертью, отпустила его. Это походило на то, как можно расслабить мышцы шеи после долгой дороги или напряженного дня.
Дин же всю дорогу молчал, а если и отвечал, то односложно – «да», «нет», «не знаю».
«Дом-дом-дом», - как колокольный перезвон, постоянно звучало в словах Сэма. У него будет полно друзей, он станет приглашать их в свою комнату. «Вот уже и до комнаты добрался», - беззлобно подумал Джон, глядя на дорогу и в пол-уха слушая сына. Большую часть его мыслей сейчас занимало размышление о том, как бы им устроиться. А то пока выходило, что они приедут в Лоуренс и поселятся в мотеле, потому что денег на свой дом у них не было. Сэм-то, кажется, считал, что они будут жить в своем старом доме. Он, похоже, даже не отслеживал, что тот сгорел. По мыслям Сэма он стоял на прежнем месте и все эти годы ждал их, никем не заселенный. Джон не хотел его разочаровывать. Пусть мальчик помечтает.
Наконец, он решил выдать сыновьям то, к чему пришел за время своих размышлений.
- Мы едем в Лоуренс, но сначала надо будет завернуть к пастору Джиму, - сказал он.
Сэм осекся на полуслове. В зеркале заднего вида Джон заметил, как внезапной заинтересованностью сверкнули глаза Дина. Он всю дорогу будто спал, а сейчас его разбудили.
- Ты же говорил, что мы едем домой, - хмурясь проговорил Сэм. В его голосе звучало осуждение. Джон почти слышал, как тот кричит: «Почему ты всегда так? Почему ты говоришь одно, а делаешь другое? А потом оправдываешь все внезапно подвернувшейся под руку работой или охотой. Почему ты так со мной? Зачем ты вообще завел этот разговор о поездке домой?»
- Мы поедем домой, да, - Джон постарался говорить мягко и вложить в свой голос максимум убедительности, на которую был способен. – Но если мы сейчас просто так поедем в Лоуренс, то единственное, что сможем сделать, - это снять номер в мотеле, как поступаем обычно. У нас нет денег на свой дом. Я хочу заехать к Джиму, переговорить с ним, узнать, не подскажет ли он, у кого можно было бы занять деньжат. Или кто сдает дом. Или еще что-то такое.
- Значит, мы ненадолго? – спросил Сэм. Джон слышал, как его внезапно помрачневший голос опять зажигается радостью. Винчестер хотел ответить, но в этот момент в разговор вклинился Дин.
- А если у пастора Джима будет для тебя работа? Наша работа, - старший сын выделил слово «наша», чтобы отец понял, о чем о говорит, чтобы отец не подумал, что Дин имеет в виду какую-нибудь стрижку газонов или перенос тяжестей, чтобы отец ощутил себя виноватым. Джон почувствовал, что начинает злиться. Да если бы у него было то детство, на которое он обрек своих детей, он бы из штанишек выпрыгнул от радости, узнав, что безумие охоты на то, что большинство людей считает сказками, закончилось. Дин, как и Сэм сейчас, должен был мысленно обставлять свою комнату, а не всаживать в него, будто ножи, глупые и злые замечания. А может, они казались такими болезненными потому, что были правдой? Господи, да Джон и не сомневался в их правдивости и справедливости! Все он знал. Он сам знал еще тысячу вариантов того, что мог бы у него спросить Дин. Но разве это имело значение? Он решил ехать домой. Он НАКОНЕЦ решил, что пора бросить жизнь в дороге и дать своим сыновьям возможность закончить школу, поступить в колледж, завести семью. Давно надо было понять, что это главное. Главнее, чем немыслимая попытка спасти людей от тварей из тьмы.
- Я скажу Джиму, что больше не охочусь, - холодно произнес он и сжал челюсти, чтобы не сказануть сыну чего-нибудь такого, за что потом будет стыдно. Но Дин, похоже, сдерживаться не хотел и не собирался:
- И что, ты вот так спокойно все бросишь?
- Я ничего не бросаю, Дин, - Джон говорил медленно и четко. – Я не единственный охотник. Даже если я отойду в сторону, еще будет, кому охотиться.
Дин не желал сдаваться:
- Ты же сам говорил, что твари, на которых вы охотитесь, сильные и хитрые. Охотники гибнут, сражаясь с ними. Это очень опасная работа. А ты просто уходишь.
Джон знал, что то, что он скажет сейчас – подлый удар, и все-таки сказал:
- Значит, ты хочешь, чтобы я продолжал заниматься этой опасной работой, пока не умру? Ты хочешь, чтобы твой отец погиб, сражаясь с каким-нибудь духом?
Это было нечестно, низко. В зеркало заднего обзора Джон видел, как заблестели испуганные глаза Сэма, как задрожал его подбородок. Он знал, что произнес вслух самые жуткие страхи, которые мучили Сэма с тех пор, как он узнал об их семейном деле. Еще чуть-чуть и из глаз Сэмми хлынут слезы. Но Джон говорил не для него, он говорил для Дина, а Дин не собирался плакать. Он лишь прищурился – сердито и хмуро.
- Ты же сам говорил, - голос Дина звучал глухо, - что те, кто не возвращается с охоты, сами допускают ошибки. Ты говорил, что не сделаешь этого, потому что знаешь, что мы с Сэмми ждем тебя дома.
Последнее слово больно резануло по Джону. Это был не тот «дом», о котором мечтал Сэм. Это были банальные, до оскомины надоевшие Джону мотели. Он знал, что Дин вкладывает в это слово: «там, где семья, там, где его ждут». Всего лишь обозначение для всего этого, чтобы не произносить так много слов. Сегодня же ему хотелось говорить только о другом «доме» - своем, родном, настоящем. И это несоответствие опять всколыхнуло в нем злость.
- Я тоже могу допустить ошибку, Дин, - Джон понимал, что опять бьет в то же место. Сэм закусил губу, по его щекам потекли слезы, он тихонько всхлипнул. Дин покосился на него, на мгновение выражение его лица изменилось, в нем отразилась жалость. Джон видел, что его старшему сыну, который привык оберегать младшего брата, сейчас так хочется его обнять и утешить, но Дин сжал зубы и встретился с отцом потемневшим взглядом в зеркале заднего вида. «Ну, давай, говори», - мрачно подумал Джон. Ведь, с точки зрения Дина, он обидел Сэма, а этого Дин никому не прощал. Он заговорил, и Джон не знал, что именно слышит в голосе старшего сына. Злость? Ненависть? Презрение?..
- А если пастор скажет, что в округе появилась штрига и жрет детей? А ты ему в ответ: «Найдите кого-нибудь еще, отче, - Дин до болезненного точно копировал интонации Джона, и пусть Джон никогда бы не произнес подобных слов, он видел в сыне злую пародию на самого себя, - мне приспичило поехать сегодня домой и забыть о всяких там штригах и ругару! Осточертела мне ваша нечисть, отче, хочу попивать пивцо, сидя в кресле-качалке на крыльце собственного дома за белым заборчиком»…
Он бы, наверное, сказал что-то еще, такое же хлесткое и обидное, но Джон так резко свернул с дороги на обочину и затормозил, что мальчиков дернуло вперед. Он обернулся и, перегнувшись через спинку сиденья, замахнулся на Дина. Это произошло быстрее, чем он успел подумать. Рука и все его тело словно действовали сами, до того, как мозг отдал приказ. Приложив неимоверное усилие, он успел остановиться, отмечая, что Дин не пригнулся, не отшатнулся от его руки, хотя действие было не двусмысленным. Он все также смотрел на отца исподлобья. Джон глубоко вдохнул и с шумом выдохнул.
- Не смей со мной так разговаривать, - с расстановкой произнес он, хотя внутри него все кипело. – Я сказал, что мы едем домой, значит, мы едем домой. Твое дело – подчиниться. Ты понял?
Дин молчал.
- Ты понял? – Джон повысил голос.
- Да, сэр, - ответил Дин и отвернулся к окну.
***

(Продолжение следует)

[Sarasti]

Исполнение №1 (окончание)

Поездка вымотала Джона гораздо сильнее, чем должна была. Он чувствовал себя совершенно разбитым из-за слов Дина, из-за собственных мыслей по этому поводу, из-за того, что возвращался к ним вновь и вновь. Дин все-таки попытался утешить Сэма, но тот отдернул плечо и огрызнулся: «Это ты виноват». «Папа хочет увезти нас домой, - быстро продолжил он, его речь прерывалась задыхающимися всхлипами, - а ты заладил про свою охоту. Когда у нас будет свой дом, он не станет никуда уезжать, он всегда будет с нами. Разве ты этого не понимаешь?» Дин говорил с Сэмом мягко, не так, как с Джоном, но, по сути, говорил он то же самое: «А ты разве не понимаешь, что охота – это важно? Папа же спасает людей». Сэм закусил губу, ему, видимо, опять вспомнились слова отца об опасности такой работы: «Охотников много. Папе не обязательно быть охотником!» «А если каждый из охотников проснется завтра утром и решит, - настойчиво гнул свое Дин, - что больше не станет охотиться, потому что есть и другие охотники. Кто тогда будет защищать людей?» Сэм нахмурился: «Так не бывает, Дин. Если бы ты лучше учил уроки, то знал бы, что так не бывает. Люди не могут разом начать думать одинаково». «Хорошо, - не унимался Дин, - пусть не сразу, но сегодня два охотника, завтра еще два, послезавтра – три, потом пять, потом один и так далее, каждый день по несколько охотников будут решать, что больше не хотят охотиться. И их не станет». «Придут новые», - буркнул Сэм. «Хех, - хмыкнул Дин, - новички! Пока они научатся, сколько народу сожрут твари. Или тебе все равно?» «Да, - порывисто заявил Сэм, - мне все равно!» Слезы, только-только высохшие, опять потекли по его щекам. Конечно, ему было не все равно, но, конечно, отец был важнее всех тех незнакомых людей, которых надо спасать. Джон испытывал почти физическую боль в груди, слушая разговор сыновей. «Да брось, Сэмми, - примиряющим тоном сказал Дин, он не мог смотреть, как плачет его брат. – Я не хотел… - он бросил хмурый взгляд на отца, Джон видел это в зеркало заднего вида, - я не хотел, чтобы так вышло. Я же все понимаю. Просто охота – это тоже важно». Он протянул руку, дотрагиваясь до плеча брата, но Сэм опять дернулся и чуть отодвинулся в сторону. «Раз для тебя охота – это так важно, то сам и охоться, - сказал он, искоса взглянув на старшего брата. – А мы с папой будем жить в Лоуренсе». Сколько бы Дин ни пытался опять завести разговор с Сэмом, тот лишь молчал, а если уж Сэм упрется, то его не свернешь. Это знали и Дин, и Джон. Плечи Дина поникли, после очередной попытки заговорить с Сэмом они опускались, казалось, все ниже и ниже. Он выглядел и виноватым, и до смерти вымотанным. Наконец, мальчики уснули, каждый прижавшись к двери со своей стороны заднего сиденья.
Джону их сон не принес облегченья. Слова Дина зудели в голове, как неуловимый комар, не дающий уснуть. Эйфория, которая наполняла его все то время, пока они собирали сумки, укладывали их в багажник Импалы, отъезжали от мотеля и потом болтали с Сэмом о доме, прошла. Навалились усталость и сомнения.
- Ненадолго же тебя хватило, - горько усмехаясь, пробормотал он себе под нос. «Не смей поворачивать назад! – тут же мысленно рявкнул он. – Разочаруешь Сэма, да и Дин навсегда запомнит, как тебе вдруг надоела охота и ты все бросил. Раз уж решил, то доделывай до конца». Перед ним лежали две дороги: первая - вперед, к Джиму, как он сказал, и потом в Лоуренс, и вторая – назад, в какой-нибудь дешевый мотель, а завтра опять просмотр газет и охота. В обоих случаях он «предавал» одного из сыновей. «Нет никаких двух дорог, - приказал он себе. – Есть одна – дорога домой. Ты поедешь по ней. Сэм готов к ней, а Дин подчинится, потому что… потому что знает, что так надо. Знает, что так лучше для Сэмми. Для них обоих лучше». Той ночью он больше об этом старался не думать. Он решил – все, точка. Под мерный рокот мотора и тихий сап мальчиков Джон стал вспоминать о Мэри.
***
Джон знал, что Мэри обожала вечернее время. Определенное вечернее время. Она любила тот момент тишины, который наступал, когда оба их сына засыпали. Сэмми, конечно, проснется еще пару раз ночью, да и Дину может присниться что-нибудь страшное, поэтому он прибежит к теплым, родным и надежным маме и папе, чтобы они защитили его от кошмаров. Дин еще очень мал и спит не с ножом или пистолетом под подушкой, а в обнимку с плюшевым медвежонком. Это Дин из совсем другой жизни.
Когда мальчики засыпали вечером, Мэри расслаблялась. Этого не происходило, когда их сыновья засыпали днем или когда Джон забирал их погулять в парке – Дин вприпрыжку шел рядом, а Сэма он вез в коляске. Чего уж там не хватало Мэри в эти моменты, он не представлял, но она оставалась настороженной, будто постоянно ждала, что понадобится кому-нибудь из них. Или ждала чего-то плохого. Чем больше Джон думал о Мэри за эти годы, тем сильнее ему казалось, что она ждала прихода чего-то ужасного. Он старался отгонять эти мысли. Наверняка, ничего такого не происходило на самом деле и это было простое желание матери, чтобы у ее детей все было хорошо, может быть, лишь чуть-чуть гипертрофированное. А может, во всем была виновата нынешняя профессиональная осмотрительность (или, вернее сказать, паранойя) Джона.
Мальчики засыпали, и Мэри, казалось, даже начинала дышать свободнее. В этот момент она походила на солдата, которому наконец разрешено оставить пост. Тогда Джону думалось, что все дело в накопившейся за день усталости или еще в чем-то таком, но сейчас он понимал – дело в тишине. Для родителей малышей, тем более двух малышей, это состояние - будто самый главный приз. Родители любят своих детей, смеются над их первыми улыбками, первыми шагами, первыми словами, но страстно ждут такой мелочи, как тишина, наступающая, когда дети засыпают. Как бы, возможно, цинично это ни звучало, в такой момент они любят своих детей даже сильнее.
Когда Дин и Сэм уснули, Мэри спустилась вниз. Она села рядом с Джоном, привалилась к нему, втиснувшись под руку, и закинула ноги на диван. По телевизору начинался какой-то старый ужастик, а это значило, что они будут его смотреть. Мэри не даст переключить на другой канал. Она обожала фильмы ужасов. Было в этом нечто, каждый раз удивляющее Джона. Порывистая и в то же время милая девушка, добрая мать, невероятная во всем жена – все это казалось ему несколько противоречащим странной любви его жены к фильмам ужасов. И смотрела она их странно, кстати, – она смотрела их, безумно веселясь. Все, кто ее знал, не могли бы и заподозрить, что тихими вечерами, когда у маленького Сэмми не пучит животик, не режутся зубки и с ним не происходит ничего другого, из-за чего малыши не дают отдыхать родителям, а Дин мирно спит в своей комнате, обняв плюшевого медведя, Джон и Мэри смотрят не романтические комедии и не слезливые мелодрамы, а кровавые жутенькие истории о призраках и демонах. Но это было так. Он помнил, что как-то спросил ее, почему она так веселится, ведь не комедию смотрит. Она взглянула на него как-то по-особому… Джон до сих пор чувствует этот взгляд – так матери смотрят на своих детей, когда те спрашивают какую-то глупость; когда-нибудь, когда они подрастут чуток, они сами поймут, насколько был глуп тот вопрос.
- Потому что это всего лишь фильм и с нами ничего не случится, - помедлив, ответила она. – И потому что тут все хорошо заканчивается.
- Не всегда, - покачал головой Джон. – Помнишь, «Омен»? Или «Туман»? Там нет хэппи-эндов.
- Все фильмы заканчиваются хорошо, - улыбнулась Мэри. – Ты выключаешь телевизор, и все, что было на экране, остается там. А ты идешь спать.
Джон хмыкнул: забавный подход.
- Да и вообще, в жизни… - Мэри осеклась и отвела взгляд, словно начала говорить что-то, чего Джону знать не стоит. Он опять почувствовал себя ребенком, который слышит разговоры взрослых и не понимает их. Иногда Джон вспоминал тот разговор, сейчас он думал, что понимал слова Мэри. Дорос, видимо. Он бы смог продолжить фразу жены так: «Да и вообще, в жизни демоны и призраки совсем другие». Но она, наверное, имела в виду что-то другое, потому что того, что сейчас знал Джон о мире сверхъестественного, она знать не могла. А спросить было не у кого. Оставалось только вспоминать.
Воспоминания напоминали Джону комнату, из которой уехали жильцы. Все осталось по-прежнему: вон на столе в кухне стоит кружка с недопитым кофе, вот лежат детские игрушки, на спинку стула накинута теплая вязаная кофта, на диване книга, раскрытая где-то посередине, свистит чайник на плите… Жильцы ушли, но остались их звуки и запахи. Эти комнаты их дома в Лоуренсе заперты в памяти Джона. В свободные минутки, когда нет охоты и когда он имеет, кажется, право отдохнуть, он уходит туда, в их старый дом в Лоуренсе. Вот только сейчас мальчики спят, а расслабиться Джон никак не может, поэтому силком втаскивает себя в воспоминания о Мэри.
Когда дети засыпали, они с женой занимались любовью. Хотя само сочетание «заниматься любовью», ему никогда не нравилось, оно совершенно не отражало действительности. Слишком сухое, безжизненное. Они с Мэри явно делали что-то совсем иное, где безжизненности места не было, вот только не говорить же, что они с Мэри трахались или еще что-то такое? Да и вообще плевать на слова! Все-таки так, как с Мэри, у него ни с кем никогда больше не было. Только, наверное, это не то, о чем надо вспоминать за рулем – так легко отвлечься, забыться и вкатить Импалу в какой-нибудь столб.
Дети спали на заднем сиденье, Джон вспоминал о Мэри, но напряжение не отпускало его. Ему казалось, что он испуганно пытается сбежать в тот старый мир, которого больше нет. Этот мир всегда приносил ему мир и покой. Но не сегодня. И дело было не в дороге. К дорогам он привык. Наверное, просто такой уж сегодня день. День, когда он решил поехать домой.

[Sarasti]

Очень грустная история.
Спасибо, автор!

[LenaElansed]

спасибо. вот так Джон и выбрал. ему ведь всё равно пришлось выбирать... и выбор всегда тяжёлый. спасибо за историю

[_серый_волк_]

Очень красиво и грустно. Ещё одно не случившее в СПН "может быть".
Жаль Джона. Он так любил

[waq1984]

Огромное спасибо за исполнение!Как будто увидела маленький кусочек прошлого братьев. Кто знает что было если бы Джон все таки выбрал спокойную жизнь вместо охоты, к сожалению мы этого не узнаем(((

[Talie]

Пронзительная история.

[fairy]

Одно из "как могло бы быть, если бы..." Джон не был фанатиком. А он был. Один из тех, кого горе меняет навсегда. Очень грустное и тяжелое повествование, но очень хорошо исполненное! Спасибо огромное!

[kitiaras]

Очень красиво и очень грустно…
Отдельное спасибо за открытую концовку. Это оставляет возможность думать, что у них все-таки могла случиться другая жизнь.
Спасибо, автор!

[lessa346]

Это было очень печально, и реально. И так вы, уважаемый автор расписали, как будто в голове у ПапыДжона были. И мелочи бытовые, и про отношения детей, особенно мальчиков, и про любовь родителей, всё всё верно! Спасибо огромное!