читать дальше Падение, как я помню до сих пор, рано или поздно превращается в полёт, а если падать достаточно долго, то начнёт казаться, что ты сам выбрал для себя всё это. Впрочем, эту иллюзию легче поддерживать, когда ты один, а нас здесь – четверо. Я ухмыляюсь: здесь тот, кто любит меня, и тот, кого люблю я, это не один и тот же… человек; неудобно получилось, не правда ли, Майки? Я не люблю тебя, отвечаю я. Тебя невозможно любить, ты мерзость, ты – то, чего не должно было существовать; я избавил от тебя этот мир, и я сделаю это ещё раз. Не сделаешь, отвечает Люцифер, а улыбка не сходит с его лица, и не сделал бы. Я так устал, я не могу и не умею играть в эти игры. Никогда не мог и не умел, продолжает Михаил, а я чувствую, как мухи ползают по моим распахнутым глазам, и не могу пошевелиться. Адам кричит и бьётся в углу; Михаил кладёт ладонь ему на лоб; я благодарен ему за это и за то, что он так спокоен и невозмутим; хоть кто-то из нас. Хоть кто-то из нас может помочь моему брату. Моему брату неймётся - как всегда, расплываюсь я в улыбке. Как всегда, Михаил: ты выглядишь так, будто знаешь, что делаешь, но на самом деле не имеешь ни малейшего понятия…. а знаешь, почему? Потому что тебе нужен я. Потому что без меня ты - никто. Я не никто, шепчу я, Михаил заглядывает мне в глаза, спрашивает Больно? – а я не могу ответить, потому что не помню, что такое отсутствие боли; потому что я родился, умер и воскрес, и когда я воскрес – кругом была только она. Кругом была боль, кругом был апокалипсис, а Сэм и Дин смотрели друг на друга так, как никто из них не посмотрел бы на меня, потому что им было на меня плевать. Нет, Адам, это неправда, шепчу я, а мухи ползут по моей щеке, я по-прежнему не могу пошевелиться и стою по колено в чём-то мерзком и вязком. Мы могли бы стать братьями, мы могли бы тебе помочь, но – сам понимаешь, сценарии, в которых сыновья Джона Винчестера живут долго и счастливо, забраковали на первой же читке. Адам чуть улыбается; детские глаза на прекрасном лице. Точно так же, как у нас, да, Михаил? Люцифер ухмыляется и ухмыляется, и я хочу сказать, чтобы он заткнулся, но тут Сэм издаёт чуть слышный стон, и я оказываюсь рядом с ним: Как мне тебе помочь?Убери их, говорит он, сгони мух с моих глаз, с моего лица, с моих ног, которые увязли в чём-то отвратительном; почему я не могу пошевелиться? Люцифер издевательски качает головой: Сэмми, мой дорогой, ты опять всё неверно понял и рассчитал; ты прогоняешь ни тех и не оттуда, и так было всегда, и так будет – всегда, мы все всегда будем здесь. В клетке, говорит Адам, и кровь сочится из уголка его рта; я смотрю в его глаза (детские глаза, в них плещется боль, в них застыл немой крик: Я не такой, как нужно, они никогда меня не полюбят); смотрю в глаза Люцифера (всё, во что ты верил, было ложью, потому что ты – ничто; чистый лист, на котором зло написало свою историю); смотрю в глаза Михаила (Как мне тебе помочь?); круг замыкается, я улыбаюсь. Нет, Адам, спокойно говорю я, мы не в клетке, мы – уже не в клетке, мы все – в моей голове; я говорю за вас, а вы говорите за меня, и мы все говорим там, за моими застывшими зрачками. Расширенные зрачки сожрали радужку, и в них отражается Дин; Дин наклонился надо мной и спрашивает: Как мне тебе помочь? А я не могу ответить, потому что я всё ещё там, всё ещё стою и не могу пошевелиться, мальчик, который наступил на хлеб; я должен вырваться, потому что я всегда вырывался, я должен вырваться и спросить, в порядке ли Дин, что там с миром, что там с Тьмой - но мне нужно, чтобы кто-то согнал мух с моих глаз, потому что никто из них там, в моей голове, этого не сделает. Так работает совершенная ловушка: они – это я, и они мне не помогут. Падение превращается в полёт, а я заслужил, заслужил всегда быть там и стоять в месиве раздавленного хлеба. Люцифер начинает шипеть, хихикать, бормотать себе под нос то, что никто не должен слышать; у Михаила нет сил заткнуть ему рот, а по лицу Адама текут и текут розовые от крови слёзы; я хочу сказать, что он никогда не будет один, но не успеваю, потому что Дин. Дин молчит, молчит и вдруг резко проводит над моими глазами рукой; мухи взмывают вверх, и, кажется (падение – это полёт), я могу проводить их взглядом.
Ох черт. Очень круто написано. Жутко, и как стих почти, и ложится так мазок за мазком - и в конце тоже жутко. Но надежда, все равно. Потому что. спасибо!
спасибо!
Спасибо
спасибо
классно у тебя выходят страсти-мордасти ))
все безумные так безумны и — Дин; разум, и свет, и выход... ))